Бумажные деньги обречены на гибель

Будучи захвачены врасплох, рядовые граждане поначалу отреагировали на это строжайшей экономией и сокращением потребления. Однако когда они поняли, что происходит рост цен не только на какие-то отдельно взятые товары, но на все без исключения, то стали тратить свои марки сразу же, как только те попадали к ним в руки.

За первые пять месяцев 1922 году цены удвоились, а затем и вовсе взбесились. Буханка хлеба, стоившая в 1923 году 160 марок, год спустя продавалась уже за полтора миллиона марок, и под воздействием гиперинфляции жизнь в Германии стала представлять собой пародию на современную экономику. Зарплату рабочим выдавали чуть ли не ежечасно, и они стремглав летели в магазин, чтобы успеть потратить деньги до вечера, пока курс марки не упадет за день. Покупатели являлись в бакалейный магазин не с кошельками, а с тачками и чемоданами, набитыми банкнотами. В ресторанах цены к концу обеда успевали подскочить вдвое. В конце 1923 году курс марки упал до одной триллионной довоенного уровня.

Однако инфляция не только оказывала разрушающее воздействие на весь хозяйственный организм, но и создавала опасную неустойчивость социальных отношений, служа почвой для обострения недовольства широких народных масс. В 1922 году министр иностранных дел Вальтер Ратенау погиб от руки правого националиста, а в 1923 году еще неоперившаяся партия национал-социалистов предприняла попытку государственного переворота. Должники внезапно оказались свободными от долгов, а вкладчики увидели, что их сбережения испарились. На пенсию, которая в 1920 году гарантировала ее получателю вполне достойную жизнь, в 1923 году нельзя было даже позавтракать. И как всегда, менее других пострадали самые состоятельные слои населения, поскольку обладали твердой валютой и недвижимостью, золотом и поместьями, где производилось продовольствие: все это сохраняло свою ценность на фоне стремительно обесценивающихся бумажных денег.

К осени 1923 года один доллар был равен одному триллиону марок.

Затем гроза миновала — так же быстро, как и налетела. Германское правительство при активном содействии финансового капитала Соединенных Штатов Америки взяло курс на стабилизацию марки, что было осуществлено в 1924 году. В сентябре 1923 года новый канцлер Германии Густав Штреземан и глава Центрального банка страны Ялмар Шахт заменили старую марку рентной маркой, которая обеспечивалась золотом, полученным по займу из США, стремившихся восстановить экономический потенциал Германии, что являлось необходимой предпосылкой для нормализации торговых и кредитных отношений между европейскими странами. В результате деноминации марка похудела на девять нулей. Одна рентная марка была эквивалентна одному миллиарду старых марок.

В том же 1924 году Франция снизила сумму репараций до реального для германской экономики уровня, и наступило подобие стабильности.

Однако сбережения, съеденные гиперинфляцией, так и не были компенсированы, как не возродились и прежние традиции, когда превыше всего ценились прилежание в работе и порядочность, на чем зиждились устои довоенного германского общества. Как и во Франции за сто с лишним лет до этого, денежный хаос создал политический климат, благоприятствовавший различного рода социальным демагогам — возможность, за которую вскоре ухватился Адольф Гитлер.

Аргентина: плач по песо. Латиноамериканские правительства то и дело попадают в исключительно затруднительное положение. Из-за упущений европейских колонизаторов львиная доля национальных богатств сосредоточена в руках нескольких семей, которые, разумеется, никак не заинтересованы в более справедливом переделе собственности. Остальное население владеет крохами и требует от правительства очень многого, а политики, не принадлежащие ни к тому, ни к другому лагерю, зависят от утечек капитала, беспорядков и военных переворотов, которые случаются слишком часто. Результатом всего этого является бесконечный цикл чрезмерных расходов, займов, девальваций, гиперинфляции и появления новых денежных единиц, которые на несколько нулей «худее» своих предшественниц, что, однако, не излечивает экономику от болезни, забравшейся глубоко внутрь.

И все же в течение некоторого времени в 1990-х годах Аргентина выглядела как та латиноамериканская страна, которой в конце концов удалось встать на истинный путь. После очередного витка гиперинфляции в 1991 году ее правительство решило привязать свой песо к американскому доллару по курсу один к одному. Центральному банку было поручено гарантировать свободный обмен обеих валют, т.е. обеспечить песо, находившиеся в обращении, долларами.

Какое-то время эта схема действовала. Привязка к доллару внушала убеждение в стабильности аргентинской национальной валюты, и инвесторы как внутри страны, так и за границей уверовали в то, что песо может удержать свой курс. Капитал рекой потек в Аргентину со всего мира: начался самый настоящий экономический бум. Однако вместо того чтобы использовать резкое увеличение налоговых поступлений для ликвидации долга и уменьшить расходы на правительственные программы, Буэнос-Айрес, впав в эйфорию, бросился сорить деньгами, значительно увеличив количество рабочих мест в государственном секторе экономики и профинансировав дорогостоящие проекты, имевшие весьма сомнительную ценность.

Когда, несмотря на бурный экономический рост, даже и этих налоговых поступлений стало не хватать, правительство подняло уже существовавшие налоги и стало взимать новые, в том числе и «налог на предполагаемый доход», которым облагались корпоративные активы, что ударило даже по компаниям, имевшим отрицательное сальдо. В тех редких случаях, когда руководство страны пыталось урезать расходы, оно неизменно сталкивалось с бурными уличными демонстрациями и всеобщими забастовками и быстро шло на попятную.

К 1998 году разрыв между реальной стоимостью доллара и песо стал столь велик, что аргентинцы толпами стали осаждать Центральный банк, пытаясь конвертировать свои деньги в американскую валюту. Экономический бум моментально прекратился, а вновь избранные лидеры страны заморозили долларовые счета в банках, ограничив выдачу денег вкладчикам до 250 долларов в неделю. В конце концов даже эти суммы запретили снимать с вкладов, и долларовые депозиты Центрального банка, оценивавшиеся в двадцать с лишним миллиардов долларов, были, по существу, конфискованы. К концу 2003 года песо, которое в 2001 году стоило один доллар, стоило тридцать центов.